Опустите мне веки, или День всех отверженных - Страница 15

К оглавлению

15

Открылись живые, человеческие очи.

– Разбудили… – шепнул Фома, падая на спину. – Спаси… бо…

И напоследок, еле слышной просьбой:

– Опустите мне… веки…

В следующий миг дикий вой наполнил хату. Земля пошла ходуном, словно чрево роженицы; леденящий душу стон огласил недра. В небе, крича от отчаяния, носились призраки, тени перечеркивали желтый диск луны, кто-то хрустел кустами, ворча и взрыкивая. Ни жив ни мертв, Петер бросился в хату. Горпина без памяти лежала на полу, мучась корчами; ничего более не осталось в ней от пышной бабы, щедрой на приют и ласку. Бродяга плохо помнил, как схватил кожух и лютню; очнулся он лишь на тракте, отмахав добрых пять верст.

Лютый месяц лег в гроб. Март на дворе.

Весна.

Пора в дорогу.

И пусть хоть все черти мира станут просить: «Задержись!» – кукиш им в зубы!

* * *

Много лет спустя, оказавшись в здешних краях, Петер Сьлядек случайно услышит о некоем Фоме Григорьевиче, дьяке диканьской церкви, – человеке по местным меркам образованном, деликатном, жизнерадостном, как младенец, и большом знатоке историй про всякую чертовщину. Особенно настойчиво Фому Григорьевича просили изложить вслух сказку про Вия, от которой у слушателей волосы ходили на голове, будто от ледяного ветра; дьяк большей частью отказывался, но иногда давал согласие. Остальное же рассказывал, не чинясь, пугая слушателей выходцами с того света и дивами, какие творились в сей стороне, – иногда казалось, что Фома, прикрыв обыкновенно глаза во время таких посиделок, рисует в доподлинности случаи из собственной жизни. Обитатели хуторов вокруг Диканьки помнили дьяка человеком еще молодым, но сивым, как лунь; с возрастом старческая седина перестала вызывать удивление окружающих, сделавшись обыденной.

Петер уедет, так и не сумев повидаться с этим человеком.

А на дворе будет играть снегом лютый месяц: не високосный, простой.

Вольница

В том краю, где бирючу —
Песни петь,
В том раю, где палачу —
Боль терпеть,
В той земле, где соль сладка,
В том аду,
Где калят сковороду, —
Пропаду.
В том краю, где бирючи,
В том раю, где палачи,
В той земле, где соль – не соль,
Ветра нет для парусов!
В том углу, где пауки
В кружевах,
На балу, где дураки
Треплют вальс,
На своих, на девяти,
На кругах,
Прикажу свече: «Свети!» —
И в бега.
В том углу, где пауки,
На балу, где дураки,
На кругах, на виражах,
Нету ножен для ножа!
В тех местах, где явлен страх
Во плоти,
На распутье, на ветрах,
На пути,
Где течет огонь смолы
По ножу,
Хоть закуйте в кандалы —
Ухожу.
В тех местах, где явлен страх,
На распутных на ветрах,
Где каленая смола,
Нет мне жизни в кандалах!
По следам пускайте псов —
Загрызу.
Киньте белкой в колесо —
Увезу,
Колесо пущу с горы —
Мчи быстрей!
Вы могучи, вы хитры,
Я хитрей.
По следам пускайте псов,
Киньте белкой в колесо, —
Натяну я шкуру пса
Да на обод колеса!
Не боец, не чародей,
Не герой, —
Распоследний из людей,
Под горой
Отдышусь, хлебну вина:
«Хорошо!»
Поминай, не поминай, —
Я пошёл!
Не боец, не чародей,
Распоследний из людей,
Под горой хлебну вина —
Ухожу, ребята, на..!
15